За три месяца карантина, который я встретила в статусе сингл, острее всего для меня стоял вопрос не секса или любви, а дружбы. В конце концов, как говорили героини «Секса в большом городе», на склоне лет жизнь женщины подобна рейсовому междугороднему автобусу Greyhound: в нем едут лишь пожилые дамы с вязаньем. Все мужчины сошли на предыдущих остановках и давно лежат в земле, поэтому нам, долгожительницам, статистика рекомендует держаться скопом.
Мне всегда тяжело давалась дружба. И с противоположным полом, и тем более с товарками по экзистенциальному несчастью. Первое омрачено эротическим подтекстом, второе – апофатическим контекстом.
Друзья чаще всего хотят залезть тебе в трусы.
Подружки – сделать так, чтобы на твои трусы никто никогда не покусился.
Собственно, я со школьной скамьи разочарована самим концептом некоммерческого партнерства, «интимных и устойчивых бескорыстных отношений, построенных на взаимной симпатии или совместных интересах» – так определяет дружбу, например, кладезь коллективной мудрости «Википедия». Я не верю в людей, точнее, не верю в человеческую доброту, в возможность эмпатии, в искреннее желание кого бы то ни было порадоваться за другого. Практика показывает, что сострадание к несчастьям ближнего – чувство, по сути, глубоко эгоистическое и даже первертное. За счет чужих неудач мы приободряемся, фиаско друзей избавляет нас от деструктивных мук зависти, негативной энергии, что движет этим миром испокон веку.
Однако в коронавирусный триместр зависть стала проявлять себя все чаще иным, опосредованным способом. Завистникам зависть видится везде, даже на расстоянии социальной дистанции, предписанной правилами самоизоляции. Зная амплитуду зависти и до чего она может довести, страдающие этим душевным недугом друзья начали скрывать от меня свои жизненные свершения. Только в июле меня постфактум осведомили, что такой-то женился, такая-то приобрела недвижимость в элитном районе, еще кто-то на сносях или сильно продвинулся по карьерной лестнице. В мое лицо или профиль на фейсбуке друзья смотрели словно в зеркало. И никакие отмазки про сглаз тут не работают. Карты Таро скрывают известно от кого – к Лакану не ходи – от злых и недоброжелательных людей. Обидно оказаться под подозрением. В твоих душевных ресурсах сомневаются, в твоей биографии тоже. Ведь особенно неудачники склонны злопыхать в адрес тех, кому якобы повезло. Так, объединенные вроде бы общим несчастьем, в начале весны люди вернулись к прежнему состоянию разделенных классово и эмоционально атомизированных единиц, для которых весь мир – театр военных действий.
Невероятно, но факт: фильмов, целиком и полностью посвященных «досаде по чужом добре или благе» (сл. Даля), за ХХ век кот наплакал. Нет, разумеется, сей смертный грех, словно отравляющие среду выхлопные газы, невидимым, но осязаемым фоном присутствует практически в любой истории – от «Красотки» до «Макбета». И друг Ричарда Гира, мерзкий адвокатишка, которому ласки Джулии Робертс не светят, скорее всего, даже за деньги, и продавщицы с Родео-драйв, которым не видать гостинцев от залетных миллиардеров, несмотря на утонченный вкус и идеальное мелирование, – все они элементарно завидуют.
Ведь зависть – естественное состояние души и лучшая самозащита от ударов слепой судьбы.
Однако конкретно о кознях движимого завистью субъекта фильмов выходило преступно мало. Конечно, имеется картина Доминика Молля с эксплицитным названием «Гарри – друг, который желает вам добра». Или прошлогодняя адаптация «Идеальной няни» гонкуровской лауреатки Лейлы Слимани про обезумевшую от вида чужого семейного счастья бебиситтерку.
Но главное упражнение на тему, естественно, роман Патриции Хайсмит про талантливого мистера Рипли, экранизированный аж дважды: Рене Клеманом в 1960 году и Энтони Мингеллой почти через сорок лет, в 1999-м. Французский вариант, как водится, гораздо тоньше и изысканнее. У Мингеллы, несмотря на впечатляющий каст – Джуда Лоу, Мэтта Дэймона и Гвинет Пэлтроу, – получилась бледная копия картины «На ярком солнце». Именно под таким титром первую экранизацию выпустили в прокат – ведь при свете дня, тем более средиземноморского, казалось бы, ничего драматического произойти не может. А поди ж ты, именно в декорациях Итальянской Ривьеры Рипли в исполнении совершенно магнетического Алена Делона совершит убийство, мотивированное наидревнейшим из мыслимых резонов. Вопрос, что висит в морском воздухе, банален и в то же время фундаментален: почему одним достается все, а другим ничего?
Кстати, Делона изначально прочили всего лишь на второстепенную роль бонвивана Дикки Гринлифа, сыгранного в итоге Морисом Роне. Чужая красота тоже заставляет людей ворочаться в постели, и совсем не от поллюций. Именно поэтому экранное соперничество, как часто бывает, продолжилось и за кадром. Роне, после «Лифта на эшафот» Луи Маля назначенный лидером поколения, отпрыск знаменитой актерской династии, эстет и интеллектуал, внезапно вынужден был посторониться. Клеман не скрывал своего явного расположения к Делону, каждый обед или ужин молодой актер проводил за столом режиссера, тогда как заслуженный Роне, которого никто особо не приглашал, коротал вечера в городских барах, цепляя сговорчивых молодых римлянок. Еще хуже было положение юной Мари Лафоре: трое мужчин полагали ее наивной дурочкой, папиной дочкой, капризной буржуа из 16-го аррондисмана, что не знает законов взрослой жизни – как любить, убивать, умирать.
Любопытно, что похожая история случилась и на площадке у Мингеллы. Джуд Лоу стал звездой именно после этого проекта. А его коллеги Дэймон и Пэлтроу впоследствии жаловались в интервью, что опыт съемок в «Талантливом мистере Рипли» их травмировал. Неудивительно – зависть зачастую травматичнее холодного оружия.
Как она убивает, нагляднее всего показал Дэвид Чейз в «Клане Сопрано». Не то чтобы до 1999 года зрителям не рассказывали о мелочности и двуличности представителей Cosa Nostra, однако именно в «Клане Сопрано» механизм зависти разобран на винтики, каждый сценаристами почищен, смазан маслом – корысти и тщеславия, – возвращен на место, чтобы perpetuum mobile продолжал крутиться все шесть сезонов, еженедельно собирая свою кровавую жатву. Мафиози Нью-Джерси тоже люди и, по сути, мало чем отличаются от гламурных красоток, отоваривающихся в Manolo Blahnik, или лощеных клерков рекламной индустрии с Мэдисон-авеню.
Святая сериальная троица, с которой началась новая эра на телевидении и в искусстве – «Клан Сопрано», «Безумцы» и «Секс в большом городе», – исправила досадную оплошность, принесла в каждый дом уродливое, злое, вечное, причем в будничном, максимально узнаваемом формате. Герои денно и нощно сравнивали себя друг с другом – у кого какой любовник, «мерседес», костюм Chanel, кольцо Chaumet, калибр (пушки и члена, зарплаты и отката), – злословили, подсиживали, убивали. Сериалы – идеальное вместилище зависти, вроде бы протяженное во времени и вместе с тем абсолютно клаустрофобное. В кино ходят в гости, с сериалами живут, вернее, двигаются по жизни, как в рейсовом автобусе Greyhound, словно пожилые кумушки с вязаньем: столько остановок позади, а всё косят глазом на спицы соседки, считают количество петель/узелков судьбы.
Источник: